Выставка 2011
Этот разговор состоялся 17 ноября 2011 года на выставке графики Фёдора Ивановича Дорошевича «Этюды о прошлом столетии», которая была развёрнута в Городской художественной галерее произведений Л. Щемелёва. Дочь Дорошевича Людмила Фёдоровна Боровицкая давала пояснения к работам отца, представленным на выставке. И эти комментарии невольно и незаметно обрели форму воспоминаний о прожитом и увиденном.
О выставке «Этюды о прошлом столетии». Графика (17.11.2011)
ЛФ. Это автопортрет военных лет. Я, безусловно, не помню его таким. Но облик его в памяти остался. Это портрет военных лет.
Да, я вижу, что он здесь в военном антураже – шапка такая необычная. Какое это время? Это как раз те годы, что вы жили на Урале?
ЛФ. Это был 41-й-42-й год. А вот этот портрет я уже хорошо помню – видишь, какой он здесь замученный. На нем ватник, шапка – время на Урале было страшное. И холодно. И голодно. Вспоминаю, что и меня как-то украли. Мне было годика 3. Дело было зимой. Мама меня отпускала уже одну на улицу вместе с сестрой. Ну, сестра что-то задерживалась на выходе из дома. А я спустилась. Вышла во двор. Только вышла – вышла женщина, дала конфетку мне. Я конечно, с радостью взяла. Сказала, что что-то покажет и повела. А у нас двор очень – очень большой. И идти надо очень долго до трамвайной остановки. И кто-то из детей из окна увидел, что меня ведут, помчались домой к маме и рассказали. Мама сразу же прибежала на трамвайную остановку. А трамваи ходили редко. Мама прибежала и стала кричать. Я услышала и стала громко кричать в ответ. Женщина сразу испарилась. Я помню многие детали того времени. Ну, и сестра мне рассказывала. Полей не было, где сажать. Поэтому люди сами себя обслуживали. И мы тоже были в числе таких семей. Выкорчёвывали лес, садили картошку. Вот папа сам так себя и запечатлел в образе своеобразном, характерном для того времени.
Хорошо, пойдемте дальше. А вот эта работа, которая привлекает у посетителя наибольшее внимание – под таким своеобразным названием – сортировка лука.
ЛФ. А вот по поводу этой работы могу сказать, что в Каменце это было популярно. Жители Каменца специализировались на выращивании лука. Эта работа уже более позднего времени – белорусского периода. Лук был очень дорогой, и специально на отдельных пунктах его выращивали.
И это всё там легально было?
ЛФ. Частники таким образом зарабатывали.
ЛФ. А вот это портрет матери. И я помню её такой. Родилась я сама в Ленинграде, и прямо из Ленинграда мама с нами переехала к отцу на Урал.
Сначала мы жили в здании вот этого училища (которое здесь изображено), а потом нам дали комнату в общежитии. Комната большая была. Я помню там был чёрного цвета огромный шкаф, стол в интерьере, две кровати. И стоял в каждой комнате репродуктор (картина «В ожидании справки Совинформбюро). На этой картине – как раз моя мама, слушающая последние новости. Репродуктор это был такой овал, с натянутой на нём черной бумагой. Эта бумага служила для усиления звука. Во время войны самое главное было – это услышать сводку.
Получается, что Фёдор Иванович зарисовал вполне реальный момент из жизни, то есть не прибегал к постановочной компоновке сюжета. Но и при этом ему не чужд символизм образов – то есть философский задумчивый образ ожидания, а не конкретно чей-то портрет – собирательный образ.
ЛФ. Да, это было совершенно нашей повседневностью. Ведь вы даже себе представить не можете, насколько тяжёлые тогда были времена. И радио не было, и никаких там развлечений.
А это Пермский пейзаж. В Перми, помню, было так: с утра в 6 все просыпались под гудок, на обед шли тоже по гудку и с работы тоже. Это с заводов были такие позывные, что весь город слышал. И то радио проводка существовала только в благоустроенных домах, те, кто жил попроще, – и этого не имел. Потом вывешивалась какая-то словесная информация – плакаты, которые развешивались по всему городу. Следили за событиями на фронте. В агитбригадах работал и отец. Помню, учения военные были. Мы тогда жили в училище. И ночью включаются все сирены, всё небо в прожекторах и самолеты летают.
А вот это, я вижу плакаты, как раз сделанные Фёдором Ивановичем именно во время работы в агит. мастерских. Где он брал сюжеты для создания этих работ? Понятно, что из новостей, но только ли руководствуясь собственным воображением? Или ездил все-таки на этюды за вдохновением?
ЛФ. Конечно, ездил брал этюдник, садился на поезд и ехал. Вот эта работа («Ополченцы») неоднократно упоминалась в каталогах предыдущих выставок отца. Но она не совсем готовая. Но она выполнена как раз в той манере, в которой он делал эти плакаты. Эту работу я сама обнаружила случайно – впервые в каталоге, а потом уже нашла дома один из вариантов этой работы.
Именно о пермском периоде хорошо сказано в книге – старая книжечка того времени, пермского издательства, о том, что там тираж был чуть ли не 300 экземпляров. По-моему, там очень много и хорошо сказано об этом периоде в жизни художника.
ЛФ. Да, но помимо Перми на Урале было масса городов с заводами, которые тоже делали заказы. Требовали больше и больше постоянно. Поэтому о творческой свободе Дорошевича в то время сложно говорить. Тираж возрастал, т.к. требования возрастали.
А вот эта работа – «Руины Брестской крепости» -- 1958 года. Брестская крепость. Тогда же как раз началась и её реставрация. Что характерно для его работ на эту, если можно так сказать, государственно-общественную тему?
ЛФ. Ну, у него же есть удивительная работа на тему Брестской крепости – одна из самых популярных – «Стреляйте, не жалейте нас» (1962 года). Огромная такая работа – и я не знала, что с ней делать и где хранить – 135 на 3 метра. А картина была тогда уже в ужасном состоянии – стала выцветать, отваливаться краска (потому что должных методов хранения я не могла предложить), а этот художник, который ко мне пришел, все восхищался работой – какая красивая. И в живописном плане это была сильнейшая работа. Именно к этой работе отец часто делал зарисовки Брестской крепости – в разных ракурсах, в разных ипостасях. К сожалению, сейчас неизвестна судьба этой работы – где она находится и что с ней сейчас. А ведь работа сильнейшая и по философскому, и эмоциональному, и живописному содержанию.
А вот это что за женщина изображена, Вы не догадываетесь? (женский портрет в косынке).
ЛФ. Вообще это он делал эскиз к масштабной работе «Жду». На заднем плане на ней – фон войны, зарево, а на переднем плане стоит мать со скорбным лицом, провожая сына на фронт. А конкретно для этого этюда позировала жена брата отца. Она ему подошла для этой темы, и он списывал с неё этот образ. Для портретов исторических он искал подходящую натуру из своего окружения.
А готовая работа неизвестно где?
ЛФ. Я думаю, нужно искать. Борис Крепак в связи со 100-летием Дорошевича опубликовал в «Культуре» статью. И у него там в статье тоже была такая фраза: видел много работ Дорошевича, но где же они сейчас?
А вот эта работа – город Чусовой – вызвал особый интерес у отдельной аудитории. К нам приходили женщины с металлургического завода и они говорили, глядя на эту работу: «Ой, жалко нашей бригадирши тут нет! Вы знаете, это не у доменной печи. У доменной печи так не стоят! Он, наверное, там не был…»
ЛФ. Нет, он как раз-таки там был, и рисовал как видел. Но понимаешь, какие были задачи у художников того времени: отражать действительность, увещевать героев.
ЛФ. У него несколько работ связано с пограничниками. Есть пограничник с собакой. Работа «Тревога» – там тоже пограничники – этих ребят часто изображал.
А вообще, я так понимаю, он не особо делился с Вами своими работами и исканиями.
ЛФ. Ну да, у него свои дела были, у нас свои. Время было тяжёлое, забот много, важно было прокормить семью. А на выставках в Перми мы тоже присутствовали.
А каким он был человеком по характеру? По работам видно, что скорее всего, Дорошевич был художником-одиночкой, философом.
ЛФ. У него была очень монотонная жизнь – я, как вспоминаю, вставал, завтракал, и шел на работу, и мы практически его не видели. Он уединялся у себя в мастерской на весь день, приходил поздно. Но он также много общался с другими художниками. Именно на Урале, помню, художники жили очень дружно, в военное время особенно – они друг другу помогали, поддерживали, уважали Дорошевича. А здесь, по возвращению в Беларусь, уже по-другому относились.
С 45 по 50 годы был председателем Пермского союза художников. Здесь его ценили больше, все были в курсе его Ленинградских событий, поддерживали, помогали. А в Беларуси была сформирована уже своя узкая ячейка, и в связи с этим у него стали возникать трудности с этим, не хотели его принимать. Но он в принципе никогда и не жаловался. Но отношения были очень сложные.
ЛФ. Ну, а это уральские пейзажи – очень характерные для той местности и времени – таким мне Урал и запомнился, особенно эти снежные шапки на ёлках, сугробы там были невероятные. А это сначала это было церковью. А потом здание переделали в училище. Мы, кстати, прямо там и жили – на первом этаже – вот и окошечко нашего дома. Я помню такой случай, как мать ушла куда-то по делам и оставила нас одних. А нам очень хотелось на улицу. И тогда дети помогали нам, какую-то бочку подкатили, чтобы мы вылезли из этого окна.
А это Каменец.
ЛФ. Да, это Каменецкий мост известный, который проходил над рекой Лесной, но его сейчас нет, там проходила дорога. Он был очень близко к бабушкиному дому.
То есть получается, что в 50-м году вы переехали уже в Минск.
ЛФ. Да, сначала мы жили у Белоновича, потом снимали квартиру, а потом жили на улице Некрасова. А в Каменец в первый раз я приехала к бабушке в 47-ом году. Мне было 7 лет. Я была дитя военного времени, и у бабушки я, конечно, хорошо проводила время. А у отца там был сарайчик, переоборудованный в мастерскую. Поэтому и каменецких работ больше именно после 60-х-70-х годов.
ЛФ. Много писал. Ну, очень часто, он же не мог без карандаша сидеть на месте. Мама что-то делает там, работает, он сразу её зарисует.
ЛФ. А здесь она в платочке тёплом – видите. Там же морозы на Урале были под 40-45 градусов. Вот она здесь так укутана, что только глаза были видны. А так мы там жили очень бедно, ведь приехали налегке – мама без ничего за ним отправилась. Ну, а потом пока тоже на Урале обосновались – тоже было тяжеловато.
В 42-ом году, когда враг шел на Москву, было эвакуировано много служащих, художников и их поместили под Пермь. И там были довольно известные художники из Питера, отец с ними со всеми общался. Союз художников был же один, и в ОКНах они все вместе участвовали, и совместные выставки делали…
ЛФ. Отец должен был получить квартиру в Перми. И мы так думали, что, если бы он там и остался, его судьба была бы, наверное, намного успешней. Но почему мы уехали? Он был председателем союза художников и должен был получить квартиру, но отец сказал: если мы вселимся, то в Беларусь я уже никогда не вернусь. И мы в срочном порядке собрались. Потому что отца – творческую душу художника - все время тянуло на родину – там и родные. А сейчас Каменец – центр реконструируется, но остался, в принципе, без изменений, а окраина – наоборот, стирается. Отцу были дороги именно эти места – та дорога, что проходила мимо дома, вот этот пруд… там очень красиво. Ну, и домик тот уже старенький, в землю врос.
Уральские пейзажи. А помните, как вы там бывали?
ЛФ. У меня перед глазами все время стоит живописная отцовская работа – она осталась в Перми – необыкновенная по красоте. Там Уральские горы – это старые горы, разрушившиеся, они образовались в результате перемещения каких-то пластов, и получились слои. Там и железо, и марганец, и все они имеют разные цвета.
Потом, помню, после войны это было: художники как-то взяли катер вместе с отцом и поехали в какое-то интересное место. И мы тоже поехали – там мы на катере и ели, и спали – жили там. Помню эти путешествия хорошо и помню пляж и всякие красивые места. Отец был исключительно пленэристом.
Крохолев когда-то, когда мы жили на улице Некрасова, он жил в другом конце дома, так вот он говорил, что он всегда удивлялся и восхищался способностям отца – идеи и замыслы у него рождались моментально, он очень интересно мог свою идею представить на бумаге.
То есть у него был глобальный серьезный подход, одни и те же мотивы он часто переделывал, значит, был очень самокритичным.
ЛФ. Да, у него практически все работы существуют в нескольких вариантах. Многие из этих работ ушли, а часть осталась. Но работал и выставлялся он до последних дней. И эта болезнь появилась у него совершенно неожиданно – и он, как говорят, сгорел, очень быстро, не успев сделать последнюю выставку.
